В этом году исполняется 200 лет со дня рождения Хусаина Фаизханова (1823-1866), выдающегося татарского просветителя, учёного и педагога. Его имя можно поставить в один ряд с именами Утыз Имяни, Курсави, Марджани, Каюма Насыри. Несмотря на короткую жизнь, Хусаин-мелла успел плодотворно поработать в разных направлениях, сочетая преподавательскую деятельность в Петербургском университете с разработкой нового метода преподавания и исследованиями по истории татарского народа. Каждый из этих этапов заслуживает отдельного разговора, а мы остановимся лишь на одном коротком периоде жизни и деятельности Фаизханова, который относится к 1858 году.
Весной того года он был командирован из Петербурга в Москву для работы в архиве Министерства иностранных дел. В фундаментальном историко-документальном сборнике «Хусаин Фаизханов» (составитель Раиф Марданов, главный редактор Миркасым Усманов) приводится выдержка из документа: «… Его сиятельство князь Александр Михайлович (министр иностранных дел Российской империи А. М. Горчаков) сообщил г. Президенту Императорской Академии наук, что Московскому главному архиву сделано надлежащее распоряжение к допущению преподавателя татарского языка в С.-Петербургском университете муллы Гуссейна для снятия копии с хранящихся в этом Архиве актов на татарском языке, относящихся до сношений крымских ханов с Россиею и Польшею. 28 марта, 1858 г.». Уточним, что имя Фаизханова также, как и его фамилия, часто искажались в официальных документах, а добавление «мулла» («мелла», как говорили тогда) свидетельствовало не о духовной миссии, а о высокой степени его образованности.
Уроженец села Сафаджай Симбирской губернии (ныне оно входит в состав Нижегородской области) Хусаин Фаизханов обучался первоначальной грамоте у себя дома, затем учился в Казани, у самого Марджани, и по его рекомендации многообещающий молодой человек поехал в 1854 году в Петербург в надежде найти применение своим способностям. Но не так-то просто было новичку устроиться в незнакомом городе, и лишь находившаяся с ним рядом молодая жена (Фатима Бикеева, ведущая происхождение от касимовских татар) помогала преодолевать жизненные невзгоды. Когда, наконец, Фаизханов смог приступить к преподаванию, его коллегам по университету стало ясно, что перед ними – неординарная личность. Подтверждением этого и стало решение о его командировании в Москву – для работы в архиве с целью поиска, копирования и систематизации материалов по истории отношении России с Крымским ханством и её тюркоязычными другими соседями.
О том, чем занимался в дни пребывания в Москве Фаизханов, мы узнаём из его письма, написанного директору Азиатского музея, академику Б.А.Дорну. Приехав сюда 27 апреля, на следующий день он выполнил просьбу академика М.И.Броссе, передав его письмо адресату и заодно поинтересовавшись, где бы мог снять жильё. Не получив желанного ответа, он сам устроился в т.н. номерах по адресу: Малая Лубянка, в доме Ермакова, в номере Лайкова, № 3-й. Ныне этого дома уже нет, и на его месте и вокруг высится огромный комплекс, на фасаде которого висит доска с надписью «Жилой дом общества «Динамо» с клубом и магазином» (речь идёт об известном Фуркасовском гастрономе), который был построен в 1928 году.
На третий день своего пребывания в старой столице Фаизханов направился к месту своей командировки – в Московский главный архив Министерства иностранных дел, где ему предстояло работать.
Архив был создан в 1724 году для хранения документов, утративших практическое значение, и назывался Московским архивом Коллегии иностранных дел. Вначале архив размещался в палатах бывшего Посольского приказа, а в 1768 году он был переведён на Покровку, в бывшие палаты дьяка Емельяна Украинцева, главы Посольского приказа в конце XVII века. Любопытное описание этого здания, выстроенного в виде буквы «г», и его содержимого оставил известный мемуарист Ф.Ф.Вигель, служивший в архиве в начале XIX века: «В одном из отдалённых кварталов Москвы, в глухом и кривом переулке за Покровкой (ныне Хохловский переулок, № 7), старинное каменное здание возвышается на пригорке, коего отлогость, местами усеянная кустарником, служит ему двором. Тёмные подвалы нижнего этажа, узкие окна, стены чрезмерной толщины и низкие своды верхнего жилья показывают, что оно было жилищем одного из древних бояр, которые во времена Петра Великого держались ещё обычаев старины. Для хранения древних хартий, копий с договоров ничего лучшего нельзя было приискать безопаснее и приличнее сего старинного каменного шкапа с железными дверьми, ставнями и кровлею. Всё строение было наполнено, завалено кипами частью разобранных, частью не разобранных старых дел: только три комнаты были оставлены для присутствующих и канцелярских».
В 1832 году архив получил новое название – Московский главный архив Министерства иностранных дел (МГАМИД), куда продолжали поступать дела, утратившие практическую ценность. Но широкую известность у специалистов он получил ещё раньше, благодаря активной деятельности и исследовательской работе таких его руководителей, как Г.Ф.Миллер, Н.Н.Бантыш-Каменский, А.Ф.Малиновский. А славу этому архиву в обществе принёс стих А.С.Пушкина из «Евгения Онегина»:
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про неё между собою
Неблагосклонно говорят.
Так поэт, с подачи своего друга Соболевского, назвал представителей той «золотой молодёжи», которые поступали в московский архив, чтобы уклониться от строгой дисциплины, введённой императором Павлом. Более того, архив стал своего рода синекурой для многих молодых людей. Будучи выходцами из состоятельных семей и не получая жалования, они занимались здесь кое-какими переводами да выписками из разных документов.
Тем не менее в архиве шла работа. В XIX веке в российском обществе пробудился большой интерес к прошлому, и архивные материалы давали значительные возможности для исследований историков и других специалистов. В частности, московским архивом пользовался Н.М.Карамзин, автор многотомной «Истории государства Российского». Да тот же Пушкин использовал материалы архива при написании «Истории Пугачёва», а для подготовки «Истории Петра I» он сам приезжал в Москву. На мемориальной доске, установленной на здании палат Украинцева, говорится, что поэт работал здесь в 1836 году. Вот что писал он своей жене в Петербург 14 мая: «В Архивах я был и принуждён буду опять в них зарыться месяцев на 6». Однако семейные дела заставили поэта срочно вернуться домой, и это был последний его приезд в Москву. Незаконченной осталась и «История Петра I».
Но вот однажды у руководства Московского архива возник интерес «к делам Турецким», и это произошло довольно случайно. Тот же Вигель пишет, что в 1801 году в архиве появились «два красавца, лет двадцати, сыновья знаменитого и чиновного человека, неоднократно прославившегося в походах Якова Ивановича Булгакова. Перед всеми своими сослуживцами братья брали первенство, как в архиве, так и в обществе. Они родились в Константинополе (т.е. в Стамбуле) от чужестранной матери и носили на себе отпечаток Востока». Затем их жизненные пути разошлись. Старший брат Александр (1781-1865) после дипломатической службы вернулся в Москву, был причислен к архиву и прикомандирован к канцелярии главнокомандующего Москвы, а младший Константин (1782-1835) стал директором Петербургского почтового департамента. Он-то и начал интересоваться историей родины своей матери и сделал запрос в Московский архив относительно «дел Турецкого двора». Эта тема постоянно присутствовала в переписке братьев, и Александр Булгаков отдавал должное тому, что было сделано в этом отношении тогдашним главой архива Малиновским. Попутно он отметил, что была проведена реставрация старых палат, где помещался архив: «Внутри всё заново: двери, полы, рамы – всё хорошо расписано. В библиотеке шкафы новые, красного дерева… Хорошо сделали, что сохранили дому старинную его наружность».
Вот в это здание и направился впервые 29 апреля 1858 года Хусаин Фаизханов. Поскольку мы знаем адрес его проживания в Москве, то можем легко представить и маршрут передвижения. От Малой Лубянки он мог идти сначала вдоль наружной стороны существовавшей тогда Китайгородской стены, свернуть затем у Новой площади налево и следовать по Маросейке, а далее, повернув направо в Петроверигский переулок, пересечь Старосадский и Колпачный и дворами выйти к старинным палатам дьяка Украинцева. Но был и более короткий маршрут следования – по Фуркасовскому переулку, оставляя слева бывший дворец касимовских царевичей на Мясницкой, № 7, и пересекая эту улицу, а затем по Большому Златоустинскому переулку с выходом на ту же Маросейку (её название происходит от «Малороссии»). Всё это могло занять минут двадцать ходьбы.
Мы не говорим об извозчиках, которыми вряд ли часто пользовался Фаизханов, поскольку он тогда чувствовал ещё себя хорошо и к тому же испытывал, как и прежде, финансовые трудности. Как писал он из Москвы, 12 рублей в месяц приходилось отдавать за жильё, прислужнику обещал полтора рубля и договорился платить по 8 рублей за питание у одного рядом живущего татарского купца. В целом, уточнял он, ему бы хватило 32-35 рублей , имея в виду расходы на бумагу, перья, чернила и какие-то бытовые нужды. Между тем за его работу в Москве Петербургская Академия наук обещала заплатить 300 рублей из расчёта по 150 рублей за месяц. При этом надо иметь в виду, что у Фаизханова в Петербурге оставалась жена и двое детей.
И всё же не деньги беспокоили его в первую очередь. С первых писем, адресованных тому же Дорну (сохранилось четыре таких письма), он жалуется на условия работы. Оказалось, что прежняя синекура наложила отпечаток на работу и последующих сотрудников Московского архива. Она была не обременительна для них, поскольку архив открывался в 11 утра и закрывался в 3 пополудни с двумя выходными в субботу и воскресенье. Но его сотрудники, уточняет Фаизханов, приходили на работу и позже, а в три часа в архиве уже никого не оставалось. Между тем, как начальник архива князь М.А.Оболенский, возглавлявший его с 1840 по 1873 гг., появлялся здесь пару раз в неделю. Причём нужные документы для обработки можно было получить только с его разрешения. Какие-то бумаги носили ему на дом, но он мог и забыть про них, и тогда Фаизханову приходилось терять драгоценное время в ожидании или начальника, или необходимых документов. Отъезд князя из Москвы, долгие праздничные дни и другие обстоятельства ещё более замедляли работу.
В результате всего этого Фаизханову удавалось переписывать находимые документы не более чем на 6-8 листах в день. Но его терпение вознаграждалось с избытком, ибо он находил всё новые исторические документы, касающиеся отношений России с Крымским ханством, положения дел на Кавказе и др. В конце концов, его упорство и трудолюбие обратили на себя внимание самого Оболенского, и он, в свою очередь, стал интересоваться тем, что делал неутомимый гость. Более того, князь стал ходатайствовать перед Петербургом о продлении командировки Фаизханову, и, посылая в столицу очередные документы, он как «управляющий Московским главным архивом» пишет от 16 июня: «… Препровождая оные в Академию, долгом считаю присовокупить, что, занимаясь вместе с муллою Гуссейном, нам посчастливилось найти в делах Архива ещё несколько подлинных грамот на татарском языке по сношениям Крыма с Россиею и Польшею, не вошедших в прежние реестры. Продолжая заниматься разбором хранящихся в Архиве дел по сношениям нашего Двора с Востоком, я надеюсь, при помощи муллы Гуссейна найти и ещё много новых неизвестных актов, а потому полагаю, что если б Академия продолжила пребывание этого ориенталиста в Москве ещё на некоторое время, то оно принесло бы несомненную пользу Академии относительно задуманного ею издания».
А двумя днями ранее в Петербург ушло письмо и самого Фаизханов, в котором он вновь жалуется на ограничения в работе и указывает на невозможность выполнить в срок работу с архивными документами. И добавляет, что в случае продолжения этой работы он надеется получить по 150 рублей в месяц.
Командировка была продлена ещё на два месяца, и в письме от 22 июля, вновь адресованному Дорну, Фаизханов подводит предварительные итоги своей работы: обработано 230 писем, а 160 писем и, может быть, больше ещё ждут своей очереди. Выражается надежда, что вся работа будет завершена к концу августа, и говорится, что вообще работать стало несколько легче.
Находясь здесь в течение нескольких месяцев, Фаизханов поддерживал, несомненно, отношения со своими единоверцами. В письме, отправленном в Петербург, Фаизханов сообщает: «Икенче майда безнең байрам иде» («Второго мая был наш праздник»). Речь идёт здесь об Ураза-байраме, и в этот день Фаизханов побывал в Исторической мечети.
Тогда ещё не существовало Большого Устьинского моста, и Фаизханову пришлось, видимо, проезжать над Москвой-рекой по деревянному арочному мосту на каменных опорах, на месте которого затем был построен Большой Москворецкий мост.
Наверное, он посещал мечеть и позднее, по пятницам, если был закрыт архив или недоступны документы для работы, или же мог приходить в мечеть в другие дни. И, конечно, он должен был побывать на Курбан-байраме, приходившемся на первую половину июля. Можно не сомневаться, что Фаизханов был знаком с имамом этой мечети Рафиком Агеевым, и наверняка двум высокообразованным собеседникам было о чём поговорить. К тому же они были в известной мере коллегами: мулла Агеев преподавал в медресе при мечети, а также выступал перед мусульманами, проходившими военную службу в Москве.
Хусаин Фаизханов не преминул, наверное, посетить и оба московских татаро-мусульманские кладбища того времени. На старом Татарском кладбище, близ бывшего Крымского двора, его могли заинтересовать древние надмогильные камни с эпитафиями, поскольку изучение подобных памятников входило в круг его исследований (позже он снял копии текстов с могильных камней в г. Касимове и расшифровал булгарские эпитафии в Оренбуржье). Добавим, что на этом кладбище, находившемся в пределах городской черты, указом Екатерины II от 1771 года было запрещено из-за чумы производить дальнейшие захоронения, а в 20-х годах XX века оно оказалось под фундаментом построенного здания Горного института и части парка им. Горького. Фаизханов мог побывать и на Даниловском мусульманском кладбище, открытом как раз после закрытия первого Татарского кладбища.
Наконец, пришло время возвращаться домой, и можно было подвести предварительные итоги проделанной работы. За короткий срок Фаизханов просмотрел около тысячи архивных дел и снял копии с 378 документов, относящихся к отношениям России с Крымским ханством в период XVI – XVIII веков. Работа по выявлению, обработке и атрибуции документов требовала глубоких археографических знаний, умения разбираться в средневековых текстах, написанных в различной манере, и всё это в полной мере проявилось в работе татарского исследователя. Он отправлял материалы в Петербург по мере их готовности, но многое повёз и с собою. О важности командировки Фаизханова в Москву и его работы в МГАМИД вот что писал от 19 октября 1864 года известный востоковед, академик В. В. Вельяминов-Зернов: «Весною 1858 г. преподаватель татарского языка при Императорском
С.-Петербургском университете мулла Хусейн Фейзханов отправлен был императорскою Академиею наук в Москву для занятий в Московском главном архиве Министерства иностранных дел. Осенью 1858 г. мулла Хусейн возвратился в Петербург и привёз с собою большое собрание переписанных им татарских документов, относящихся до истории сношений бывшего Крымского ханства с Россиею и Польшею.
Историко-филологическое отделение Императорской Академии наук по представлению комиссии, состоявшей из гг. академиков Дорна, Куника и меня, в заседании 15-го октября 1858 г. постановило документы, привезённые муллою Хусейном издать отдельною книгою.
Издание тексов поручено было мне. В помощь же мне придан был сам мулла Хусейн Фейзханов.
Ныне издание окончено и представляется на суд учёного мира, в особенности же ориенталистов, занимающихся отечественною историею и изучающих язык татарский. В предлагаемом сборнике они найдут богатый и разнообразный материал для исследования…
В конце напечатаны составленные муллою Хусейном три алфавитных указателя: имён личных, имён географических и слов особенно замечательных…».
Академик Вельяминов-Зернов написал об этом в «Предуведомлении» к «Материалам для истории Крымского хана…», изданным в Петербурге в 1864 года (объёмом почти в тысячу страниц). По результатам работы в Московском архиве Академия наук начала ходатайствовать об избрании Фаизханова членом Российского Археологического общества, и уже в этом качестве то же Общество командировало его в Касимов для изучения эпиграфических памятников. И когда в 1863 году вышел из печати
первый том известного труда Вельяминова-Зернова «Исследование о касимовских царях и царевичах», автор, говоря об источниках, использованных в этом исследовании, отдал должное работе, проделанной Фаизхановым в Касимове. И, очевидно, что при этом были использованы также те материалы, которые Фаизханов привёз ранее из МГАМИД. В этом смысле его можно назвать в определённой мере соавтором академика Вельяминова-Зернова в обеих названных выше работах.
Что же касается самого архива, то в последующем хранящиеся в нём документы в результате всевозможных «реорганизаций» были переведены в другие архивы. А коллекция крымско-татарских грамот хранится ныне в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА). Само здание МГАМИД купил зимой 1881-82 гг. музыкальный деятель П.И.Юргенсон, основавший крупнейшую в России нотоиздательскую фирму. В 1895 году к бывшим палатам Украинцева был пристроен трёхэтажный корпус для нотопечатной фабрики. О прежнем владельце палат напоминает сейчас мемориальная доска на здании, но для нас это место связано, прежде всего, с именем Хусаина Фаизханова, работавшего здесь в течение нескольких месяцев 1858 года.
Источник: tatarmir.ru
