Режиссер из Казани Байбулат Батуллин представит свой первый полнометражный фильм «Бери да помни», который появится в кинотеатрах 14 сентября. По сюжету фильма шестилетний Ильхам проводит лето в деревне, но сильно скучает по родителям. Чтобы развлечь внука, дед Расим вспоминает про легендарную игру «Бери да помни», благодаря которой начинается череда исполнения желаний. Поначалу происходящее не нравится его жене Суфие, но постепенно игра самым невероятным образом меняет как жизнь этой семьи, так и жизнь и мечты всей деревни.

Мы поговорили с молодым режиссером и расспросили его о том, как он создавал свой кинодебют, как получился таким, как получился, и как удалось отыскать деревню – портал в прошлое.

Когда ужин превращается во что-то волшебное

– Первый вопрос, разумеется, о фильме «Бери да помни». Как появилась идея?

– Я всегда мечтал снимать кино, всегда генерирую идеи для фильмов. Даже сейчас, смотря на этот диктофон, думаю: «Вау, какой интересный диктофон, как он оказался в XXI веке?». Во всем начинаешь искать историю. Это одна из формул. Есть ведь фильмы, основанные на играх, – та же «Игра в кальмара».

– Любопытная параллель.

– Либо был фильм с ребятами, которые делали «Мальчишник в Вегасе», – они играли в салки («Ты водишь!» – Ред.). Суть в том, что на основе этой игры строится сюжет. Здесь тоже была мысль про игру йәдәч. Мне показалось, что интересно, когда есть спор, а это всегда конфликт, драматургия, азарт. Отдельно у нас была история, связанная с бабушкой и дедушкой, про кризис пожилого возраста. И мне Bosfor Pictures предложили снять мой дебют, их дебют в том числе. Мы с Ваней Яковенко, генеральным продюсером студии, давно знакомы и много делали в короткой форме разных работ – и в рамках рекламы, и короткометражное кино «Показалось» про ягодицы во дворе. У нас есть опыт совместной работы, и мне кажется, что мы на одной волне. Так что было вполне логично и органично сделать совместный дебют.

Я всегда рассказываю какие-то вариации историй, и приняли решение, что можно эти истории объединить. Как-то так это все и получилось.

– А почему именно йәдәч? Я вижу, у тебя даже татуировка такая есть. Кстати, она появилась до фильма или уже после?

– Совсем недавно. Я еще до фильма думал сделать йәдәч – мне казалось, что в этом есть какой-то наш код. Как-то я в «Инстаграме»* выложил опрос, как называют эту игру в каждом районе, и выяснилось, что это для людей какой-то ностальгический момент. Это ведь косточка курицы или индейки. А они же не летают. Получается, что ты ломаешь их неспособность летать, и тогда они взлетают.

– О таком я не думал.

– Да, когда слишком долго работаешь над фильмом, находишь какие-то смыслы.

В целом мне показалось, что этот символ знаком не только для Татарстана, Поволжья. Оказалось, что в Якутии играют, в Болгарии, в Турции… Я недавно ехал в такси и рассказывал кому-то о фильме, о сюжете, таксист повернулся и сказал, что у них в Грузии тоже есть эта игра. Никак не могу вспомнить, как он назвал ее. В Америке ее называют wish bone, косточка желаний, которую разламывают в День благодарения.

– Но они ведь не играют.

– Да, везде есть какие-то свои традиции и правила. Где-то просто ломают, и у кого длиннее обломок, тот выиграл, бывает, что просто на удачу разламывают. А бывает, что молодожены в день свадьбы разламывают, и у кого косточка длиннее, тот дольше проживет, потому что длинная половинка – она как будто с ложечкой и владельцу придется копать могилу своей паре.

– Я правильно понимаю, что это для тебя какая-то детская история?

– Да, абсолютно. Обычный ужин с курицей, но если там была эта косточка, то ужин превращался во что-то такое прикольное и волшебное. В детстве мы тоже играли на шоколадки или что-то такое.

– Я помню, моя самая легендарная игра длилась ровно 10 секунд: мы сломали косточку, я вытер руки и передал полотенце.

– Да, полотенце, соль и сама половинка косточки – это топ-3 предмета, которые заканчивают игру.

Нет читерству и манипуляциям

– Как проходили сами съемки? И отдельный вопрос – сложно ли работать с ребенком-актером?

– С ребенком – да, процент сложности увеличивается. Но с Юнусом мы нашли общий язык. Он достаточно взрослый товарищ, хотя выглядит молодо. Он играет шестилетнего, а ему восемь или девять лет. Но физически ему было иногда тяжело. Даже взрослому человеку на съемках непросто. Он уставал, отвлекался, были такие, скажем, физиологические задачи, которые нужно было делать, – будить, применять какие-то хитрости, например, включать мультик во время дубля, чтобы он был вовлечен для крупного плана.

Мы старались сделать не выпуклую историю. Легко было уйти в манипуляцию – тема смерти у нас фигурирует, родители уехали, и ребенок один остался. Хотелось, наоборот, рассказать историю отстраненно, не педалируя эти темы ходами читерскими. Но в целом есть инерция и у взрослых артистов, в том числе у отца моего, инерция была ИГРАТЬ! Но мы хотели делать так, что лучше недоиграть.

В целом в татарском кино есть посыл и желание быть очень ярким с точки зрения подачи, а здесь хотелось что-то новое для себя попробовать, посмотреть, сложится или нет, уйти в минимализм в игре. Понятно, что дедушка, поскольку развлекает ребенка, уходит в сказочность, но мы хотели добиться какой-то непосредственности. Не знаю, получилось или нет.

Периодически к нему приходил «мсье конферансье», а он учится в школе конферансье, у него очень много кружков, и вообще очень эрудированный для своего возраста парнишка. И он частично боролся с этим, а мы ему помогали. Он как будто рассказывает стихи в школе с выражением. А нам не надо было с выражением. И этого конферансье, который привносил эту выпуклость и яркость, и мы просили уходить. Иногда это было легко, иногда это было сложно, ведь их там этому учат, это определенные паттерны, какие-то даже штампы.

– А фильм в процессе съемок менялся или у тебя был какой-то план, которого ты придерживался?

– Очень сильно менялся. Мы в принципе работали по системе лаборатории. Тот сценарий, который у нас был изначально, в нем красная нить, натянутая тетива по всей истории, осталась. Но вокруг этой тетивы были жанровые ходы и стилистика эпизодов. Я для себя это воспринимал как некую схему, а когда мы поняли, что будем работать с Розой (Роза Хайруллина исполняла роль Суфии. – Ред.), поняли, что когда даешь ей жанровый текст, то он на нее не ложится. Роза – сама по себе инопланетянка, назовем это так. Это получалось странно, и она этого тоже не хотела.

То, о чем фильм, у нас не поменялось. А то, как, особенно в первые дни, когда мы еще не были уверены в стилистике… Иногда прямо на съемочной площадке у нас был мозговой штурм, творческая лаборатория. Мы всегда работали в сцепке: я, Роза (в том, что касается ее роли), оператор и художник-постановщик.

Мне кажется, иначе вообще редко бывает, если только речь идет не про супердорогое и суперпостановочное, которое находится под контролем именно потому, что все дорого, и тогда нет возможностей для эксперимента. То есть, скажем, в «Трансформерах» все плюс-минус то же самое – что они подготовили, то и сняли. Хотя, насколько я знаю, даже там бывают исключения, потому что не всегда можно повлиять на погоду, не всегда можно повлиять на здоровье, и там тоже есть поле для импровизации. Даже там.

Для нас было важно не потерять эту тетиву, не порвать ее и не забыть о ней. Мне самому хотелось на площадке найти нечто новое, отличное от того, что я представлял, найти и заново зарядиться. Потому что то, что ты себе уже в голове представил и с этим живешь, тебе становится скучно. Нужно что-то новое.

Плюс ко всему, несмотря на то, что там не выглядит все документальным, мы позиционируем эту историю так, будто мы погрузились в какую-то деревню и понаблюдали. В жизни ты же не всегда четко формулируешь свои слова, есть какое-то косноязычие и недосказанность, минимализм. Мне кажется, в деревнях часто встречаются пары, которые очень мало разговаривают, они уже без слов друг друга понимают. Здесь нам тоже хотелось в эту сторону повернуть.

На монтаже тоже ушли некоторые сцены. На некоторые мы смотрели и думали: а зачем мы вообще это снимали? Ну, видимо, надо было, это стандартный творческий процесс.

Задача – открыть что-то новое

– Это твой кинодебют, раньше ты снимал сериалы и короткий метр. Это какой-то иной опыт по ощущениям или разница только в продолжительности?

– Мне было важно сделать это по-другому. На сериале другая выработка, другие правила игры, и там есть определенная задача. Те сериалы, которые я снимал, выполняли задачу максимально повернуться в сторону зрителя: чтобы это все было внятно, смешно. Это был больше телевизионный продукт, который появляется в тесной коммуникации со зрителем.

А здесь мне хотелось минимизировать крупные планы. Бывает, что в сериале ты просто снимаешь так называемую «восьмерку», потому что надо, чтобы проговорили текст. И это нормально, я не презираю это, это просто такая часть индустрии. А тут, во-первых, был лабораторный элемент, на который обычно не хватает времени и возможности в сериалах.

Во-вторых, здесь элемент производственного подхода. У нас была возможность снять что-то со статистами и побывать в деревне. Мы приехали заблаговременно с Розой, когда еще декорации начали строить. Возможность познакомиться с местностью, с домом.

И это самая личная история, которая у меня есть с точки зрения сеттинга, бэкграунда. Я до этого никогда не снимал фильмов в Татарстане, именно полнометражных, с теми кодами, на которых я вырос. Плюс мы работали с отцом, а я еще никогда не снимал ничего с отцом.

В целом радикальной разницы нет – что кино, что сериал, принцип один и тот же. Просто возможности чуть-чуть другие, как и основные задачи. Нужно было сделать что-то более искреннее, более личное (хотя во всех других работах я тоже всегда что-то личное находил). Я всегда в этой истории ассоциировал себя с мальчиком, тут есть и мои ностальгические какие-то штуки.

– Я, к сожалению, пока еще не видел твой фильм, но когда прочел описание, понял, что однозначно посмотрю. Для меня тоже история с йәдәч – это история из детства. Но есть же люди, которые даже не слышали о такой игре. Что такой зритель должен увидеть в картине? Что ты хочешь вообще донести? Какой посыл?

– Понятие «посыл», мне кажется, сложно донести в рамках творчества. Я хотел просто показать какой-то мирок, показать зрителю что-то новое, свой опыт и свою фантазию. Понятно, что такой сказочной деревни, может, уже и нет. Мне кажется, что есть там какие-то элементы, которые могут быть интересны. Я рассказываю то, что мне самому интересно, а это игра, момент, когда мы должны поверить, что бабушка и дедушка уже вроде бы махнули рукой на свою жизнь, потому что старость. И тогда те события, которые там развиваются, заставляют их играть с внуком, заново полюбить жизнь, вернуть вкус жизни, и вся деревня вдруг оживает. Мне хотелось пофантазировать на эту тему. Мне хотелось бы посмотреть такое кино. Оно, наверное, не самое мотивирующее. Это не коучинг, после которого можно выйти в заниматься какими-то новыми открытиями. Там все равно есть… Есть такое слово на татарском «монсу». Есть комедия, а есть монсу-комедия, что-то вроде лирической комедии.

Еще я думал, что если мне эта история нравится, а Ваня Яковенко, который не имеет отношения к Татарстану, не знаком с этой средой, если ему интересно, значит, остальным тоже понравится. Понятно, что нет задачи всем понравиться. Я был бы рад, если аудитория скажет: «Такого я не видел». Даже не обязательно, чтобы ему понравилось, просто что он такого не видел.

Опять же, у меня вся команда практически была из Москвы, и для них это тоже незнакомый мир. Они погрузились в такой новый мир под названием Ошняк в Рыбной Слободе. У каждого там были какие-то свои открытия. Меня удивило, например, когда художник-постановщик Марфа Гудкова сказала: «Ой, у вас так много синих домов!». Мне казалось, что в этом нет ничего необычного. Ну или какие-то элементы коммуникации между людьми, я уж не говорю о кухне. В деревне все жители так или иначе угощали едой. Художник по реквизиту окунулась в татарскую кулинарию.

Или вот мы сняли фильм, и режиссер монтажа, который не знает татарский – там не было еще субтитров – читал сценарий на русском. Он монтировал без меня первый драфт, я сам монтировал, и потом мы сравнивали какие-то элементы друг с другом, заимствовали, и получился такой общий монтаж. Я ему отправил свой плейлист. Там были, естественно, татарские треки, потому что это, опять же, про мое детство и про мое настоящее. И он сказал, что заказал на Озоне пластинку, ему очень понравился из моего плейлиста исполнитель Ильгам Шакиров. Говорит, жалко, что там нет песни Эдрэн Дингез, – она ему очень понравилась (а она используется в фильме). Но и другие треки ему тоже понравились.

Тогда я и подумал, что вот это и была моя задача – открыть кому-то что-то новое. Может быть, кто-то полюбит музыку, которая у нас там звучит, или приедет попробует кыстыбый – было бы прикольно. То есть делиться какими-то вещами – это и был посыл.

Кстати, в фильме еще японские треки были. Прикольно, что мы с авторами связались и подписали договоры. И какие-то японцы просто понятия не имели, что тут что-то снимают. Это тоже было интересно. Для русскоязычного зрителя в принципе без разницы – что японский язык, что татарский, если человек не увлекается аниме и не разбирается в японском.

– Ты говорил, что это происходило в Рыбной Слободе. Расскажи немного про локацию. Насколько та деревня, которую ты показываешь в картине, реальна, а насколько мифологична?

– Конечно, она нереальная. Мы искали деревню по всей нашей республике и не только по ней. Мы еще заезжали в Марий Эл, были в Башкортостане. Даже думали сделать татарскую деревню в Териберке. Но потом поняли, что для нас это прикольно. Но нужно же здесь все показать. Тем более в моем детстве не было Териберки, а я ориентировался на детские воспоминания. И там, в моем детстве, не было железных заборов, профнастила и пластиковых окон. А сейчас это везде, то есть моей деревни детства нет. Можно констатировать такой факт после наших исследований. Но в итоге в Рыбной Слободе всего этого был минимум.

Как выяснилось, я никогда не был в Рыбной Слободе. Я был, наверное, во всех районах, а тут почему-то ни разу. До сих пор не понимаю. Хотя там олени есть, ты знал об этом?

– Никогда не слышал.

– Да, оленья ферма, это было неожиданно.

И вот приезжаем мы в Ошняк. Все сначала было грустно. Нам же нужна не просто деревня, нам еще определенные локации важны, общее пространство. Сама деревня находится в низине, и это создает особую перспективу, это достаточно киногенично. Мы так переглянулись – нам нравится. И первая, кого мы встретили, – это была председатель деревни, которая нас очень радушно встретила. И мы внутренне уже поняли, что будем сниматься здесь.

– Пришлось что-то перестраивать?

– Да. Там не очень много современных коттеджей. Они есть, есть и те же железные заборы и пластиковые окна, но они не бросаются в глаза и их можно избежать с помощью ракурсов и хитрости. Плюс были старые дома, которые еще не совсем обветшали, но в то же время без следа современности. Мы нашли несколько домов, которые нам нужны. Где-то были современные заборы, которые мы поменяли на деревянные, где-то что-то покосили, прибрали, построили. Что-то из этого и сейчас осталось.

Кстати, так получилось, что основной дом, где мы снимали, – это в советское время была тайная мечеть. Там жил мулла, и там собирались на пятничный намаз. И еще Роза Хайруллина, когда мы туда ехали, рассказала, что в 16 лет приезжала в эту деревню – собирали картошку или свеклу, тогда студенты так делали. Такое вот полумистическое совпадение.

– А вы использовали в каком-нибудь качестве местных жителей?

– Да, они очень много у нас снимаются в эпизодах, в массовке. У нас была цель не делать все профессионально. Персонажи второстепенные и эпизодические – это непрофессионалы, там нет ни одного профессионального артиста. За одним исключением – кассиршу играет актриса театра Камала Лейсан-апа. Мне было важно, чтобы один профессиональный артист был. На съемках была она, местная продавщица и Роза Хайруллина. Три совершенно разных личности: татарская женщина, которая живет в деревне, татарская женщина, которая живет в городе, но в близком контакте с деревенскими, и в то же время она в контакте с такими татарскими женщинами, как Роза. А Роза – это инопланетянка, она уже на Марс слетала.

У нас там она в косынке ходит, а между дублями она снимала косынку. А у нее очень необычная прическа, и местная женщина перед дублем ей говорит: «Вы уж не забудьте косынку надеть». А она в ответ: «А если не надену, то что?». Она любит искорку найти, подлить масла в огонь. А посередине стоит Лейсан-апа, которая и ее, и ее понимает. Я в этот момент подумал, что миссия выполнена, – мы соединили трех татарских разных женщин. Возможно, это никак не повлияет в рамках вселенной, но сам факт встречи был. У меня была задача соединить странных людей и в кадре, и за кадром. Странных в хорошем смысле.

«Дубляж – это разрыв мозга»

– А на каком этапе сейчас находится фильм? Где его показывают, ездит ли он на какие-то фестивали?

– У нас будет первый показ в рамках фестиваля «Короче» в Калининграде, 16 августа. 23 августа в Москве будет закрытый показ в Доме кино с возможностью предварительно зарегистрироваться. Там будет показ на татарском языке с субтитрами. 9 сентября в Казани будет показ на фестивале мусульманского кино и 12 сентября в Москве будет премьера с русским дубляжом.

Мы русский дубляж только недавно доделали, и получилось как будто два разных фильма. Я считаю, что тем, кто посмотрит фильм на татарском языке с русскими субтитрами, стоит посмотреть в дубляже уже в кинотеатре. Для меня это был разрыв мозга. Потому что мы сначала сделали одно кино, а потом получилось еще одно: где-то более яркое, где-то более точное, а где-то, наоборот, более странное. Но в целом это как будто разные фильмы.

Я удивился этому, ведь когда делают дубляж, там же не сидит обычно рядом режиссер фильма, например, «Джон Уик». Оказывается, что там вообще создают фильм заново, находят какие-то новые смыслы, это прямо какая-то новая режиссерская интерпретация.

У нас еще была задача проверить, может быть, сделать полностью артистами дубляжа, но это получается очень странно.

– Получается, они сами себя озвучивают?

– Да, в итоге сами себя. Это тоже был эксперимент. По идее, можно, наверно, по этому какую-то научную работу сделать, потому что язык по-разному в «кардиограмме звука» выглядит. У них там вообще какой-то свой мирок, мне понравилась сама профессия. Она опасная, потому что перевод может сильно испортить фильм, а может даже улучшить. Говорят же, что Бурунов спас Ди Каприо. Вроде как у Ди Каприо в оригинале голос не очень красочный, правда, я сам не сравнивал.

– Это как та известная история со «Звездными войнами», где Хайден Кристенсен в оригинале звучал очень блекло, а когда его переозвучили, русские даже не поняли, почему к фильму такие претензии.

– Да, точно. Я надеюсь, что русская версия нашего фильма тоже будет интересной. Но мне сложно оценивать. Это как бы твой ребенок, но его переодели – оглядываясь на тебя, но все-таки надев красные носки, чтобы было ярче. В целом ребенок тот же, но немного другой.

– Я не могу не спросить. Мемное видео «А я думала, сова» принесло тебе какие-то дивиденды, какую-то пользу?

– В плане финансов?

– Не только. Может быть, в плане известности, какие-то двери открыл?

– Нет, вообще ничего. Мне только журналисты стучались в двери, а так больше никаких. Это просто сам по себе опыт эксперимента. Суфия Хайдаровна – она же как суфий, не зря ее так зовут. Она очень необычная, и сразу рядом с ней ты понимаешь свои сильные и слабые стороны, ведешься ты на манипуляции или нет, тратишь ли ты деньги на какие-то вымышленные вещи или нет. Мы до сих пор общаемся, но мы изначально сошлись на том, что будем делать «ТикТок», а его же сейчас нет. Я чуть-чуть поменял приоритеты и ушел в кино. Но она у нас в кино тоже снялась в эпизоде, она суперорганична в кадре.

– Ты снял свой кинодебют, а что дальше? Есть какие-то планы или проекты?

– Весной я снял сериал для «ТНТ», он должен выйти осенью, но это больше работа меня как исполнительного режиссера, я сейчас из-за своего фильма даже не успеваю плотно заниматься постпродакшеном сериала. А так я с 2021 года не был в отпуске и подумал, что это ненормально. Так что сейчас я хочу попробовать не работать, хотя так не получится, наверно. Но нужно перезагрузиться и понять, что делать дальше. Сейчас важно, как пойдет фильм. Если каким-то чудом он покажет, что есть спрос на фильмы с «татарской начинкой», то это будет здорово, я буду со спокойной душой отдыхать. А если не покажет, то все равно буду дышать спокойно – значит, не нужны наши фильмы.

– А ведь власти Татарстана очень любят продвигать татарскую повестку. Они как-то помогали?

– Министерство культуры знает про наш фильм, с точки зрения информационной поддержки они нам помогали. Ну и все. А что еще может быть?

– Может быть, потом, если фильм выстрелит?

– Контакт-то есть, но тут вопрос самой логики коммуникации – нам кроме информационной поддержки ничего в принципе и не нужно. Но, с другой стороны, мы часто говорим про татарское кино – это такой младенец, а все думают, что он мигом в школу пойдет. Этого не будет, в него нужно инвестировать, кормить его.

– Но представь, какой будет толчок в информационном плане, если на премьеру придет Рустам Минниханов?

– Конечно. Мы позовем, ну а там – как пойдет. Было бы здорово, и я думаю, что есть такой шанс.

Мне важно, чтобы фильм увидело как можно больше людей, неважно, какого чина человек. Но что жаль – у нас нет культуры похода в кино. Классно было бы, если бы чиновники, которые заинтересованы в этом, вместе придумали, как сделать так, чтобы люди ходили в кинотеатры. Как – не знаю, хотя у меня есть пара идей. Я понимаю, что во всей России люди плохо ходят в кинотеатры, потому что есть стриминги, есть пиратский контент.

Понятно, что для того, чтобы люди ходили в кино, нужно снимать хорошие фильмы. Не заставишь же человека пойти смотреть. Мы же не знаем, мы необъективны. Самое обидное будет, если вдруг фильм удался, а в итоге на него никто не пойдет.

Источник: kazanfirst.ru